Сергей Дигол - Практикант[СИ]

— Обойдемся без их подачек! — кипятился отец, пока его не обдавало холодным душем — видом заплаканного, застывшего в дверях комнаты сына.

Когда я подрос достаточно для того, чтобы позволять себе вмешиваться в то, что принято называть семейным советом, разделить молчаливое мамино отчаяние, а может, вооружившись крепкими словами, пойти на отца в атаку, я уже не мог. Так же как, не было у мамы причины переживать очередной крест, которыми отец усеял свою карьеру — никто ему заманчивых предложений уже не делал. В своем кабинете отец напоминал необходимую деталь интерьера, более того, казалось, убери его — и в помещении опрокинется стол, рухнет огромный двухстворчатый шкаф и поползут вниз обои — эффект, сходный с изъятием из многоэтажной карточной конструкции всего лишь одной детали — пусть и не туза, а всего лишь шестерки пик.

Сегодня, разгоняя в это самое мгновение свой красный «Фольксваген Поло» до смертельной, возникни на моем пути даже не самая мощная лошаденка, скорости, мне кажется, что я понимаю Петра. Моего старшего брата, сбежавшего из дома при первой возможности, предоставленной, конечно, женщиной. Ничего не сказав родителям, Петя по окончании восьмого класса расписался с первой попавшейся — в чем была уверена мама и в чем я не рискнул ее разубеждать, хотя и знал, что никакая она у Пети не первая — прошмандовкой: характеристика, данная рыжей красавице Люде опять же мамой. Люда была старше Петра на три года — возраст девятнадцатилетней ненасытной студентки, которой она и не собиралась становиться, выбрав вместо университета Тюменскую область, куда и увезла своего юного мужа. Поближе к нефтяным деньгам, подальше от сонных, безумных родителей.

Мама простила брата в год моего семьнадцатилетия и даже наготовила к его с Людой приезду «любимых Петечкиных беляшей» — мамино выражение, которое брат, возникший в проеме двери огромным мужиком с тронутой — нет, не безумием — а всего лишь сединой, на которую, правда, мама косилась с явным испугом, головой, выслушал с усталой и слегка ироничной улыбкой, как и полагается уверенным в себе людям. Не уверен, что мамин крутой вираж был столь же расчетлив, как работа виртуозного пилота, но факт остается фактом: за два месяца до приезда брата мы впервые получили от него пятьсот долларов. Денежный перевод, после которого мама и потеряла ночной покой.

— Тебе нужно поступать в аспирантуру, — твердила мама.

Если бы только по ночам!

Она все для себя решила: пока старший сын будет вкалывать на нефтяной скважине, обеспечивая семью — мама, конечно, подразумевала нас четверых — и, так уж и быть, свою рыжую Людку, младший совершит то, что не удалось ни ей, ни отцу: добьется чего–то, о чем можно будет с гордостью сообщить на работе или соседкам, а для маминой общительности столь очевидное отсутствие поводов для гордости означало отсутствие тем для разговора.

Что и предстояло, по ее замыслу, исправить мне. Вернее, моей научной карьере, исключительно ради которой, взглянув через стекло на дипломный средний бал в 9,46 из 10-ти возможных, лениво потягиваясь, я и вставал с кровати в начале одиннадцатого и в одних трусах шел через пустую квартиру на кухню — подогреть заботливо вскипяченную воду для привычного кофе.

Минут через сорок (завтракать, тем более в одиночестве, я любил неторопливо) я уже лежал на диване в комнате родителей, подложив под голову подушку: в таком положении было удобно смотреть телевизор. С полчаса попереключав каналы и пару раз усмехнувшись, представляя, как родители не решаются набрать номер домашнего телефона, чтобы, упаси боже, не оторвать ребенка от занятия наукой, я все же сползал с дивана и возвращался в свою комнату, где создавал успокоительный мираж на случай внезапного, пока я буду неспешно принимать ванну, визита кого–то из родителей: студенческие конспекты, учебники, монографии и журналы, все — произвольно раскрытые и беспорядочно разбросанные на моем письменном столе.

Мое собственное изобретение — безупречная система гарантированного безделия, рухнула в один миг. В тот самый, когда я не смог ответить отказом Роману Казаку, ставшему на моем пути в университетском фойе.

— Наука — это замечательно, но только на сытый желудок, — сказал он, — Кстати, если хочешь, можем потолковать и об аспирантуре. Хочешь, поговорю с директором института истории?

С Любомиром Атанасовичем Драгомиром, этническим болгарином, в официальной биографии которого утверждалось, что его род ведет начало от средневекового молдавского господаря Александра Лэпушняну, я лично не был знаком, хотя однажды меня и бросило в пот, когда он внезапно заговорил, стоило мне закончить свой доклад на ежегодной студенческой конференции. Сразил он меня скорее неожиданностью, чем качеством вопросов, ведь я никогда прежде не имел чести общаться с самим Драгомиром, директором института истории при Молдавской академии наук.

Его реакция на мой доклад была предсказуемой: раздражительные придирки к датам и терминам и ни одного замечания по сути. Как еще я мог ответить на предложение Казаку — причем двойное: об оплачиваемой работе и возможности со временем самому, получив научную степень, задавать нелепые вопросы студентам?

Так завершилось мое почти трехмесячное безделье, а наша семья еще с месяц жила маминым восторгом — таким, что даже папа стал проявлять признаки беспокойства за ее здоровье. Правда, эйфория была преждевременной: о своем обещании поговорить с Драгомиром Казаку вспомнил, когда я заканчивал свою вторую самостоятельную карту — на этот раз Древнего Египта периода Нового царства, и случилось это на третий месяц моей работы в издательстве.

— Я поговорил с Любомиром Атанасовичем, — тронул меня за локоть Казаку.

Я как раз корпел над великой рекой, которой египтяне всех времен обязаны жизнью. От неожиданности Нил, дернувшись от одного неверного движения «мышкой», сделал крутой зигзаг, обойдя, вопреки географической очевидности, древний город Гераклиополись с запада.

Позже я узнал, что Казаку это ничего не стоило. Я имею в виду — договориться насчет моей аспирантуры.

Все дело было, конечно, во взаимных обязательствах. Не столько его передо мной — за то, что он платил сущие гроши, о чем я стал догадываться после того, как впервые (родители умудрились скрыть от будущего светила науки даже это) отправился оплачивать счета за коммунальные услуги. Взаимные обязательства, если конечно можно так назвать договоренности, которыми можно пренебречь в любой момент, связывали, пусть и как впоследствии оказалось, не навсегда, самого Казаку с Драгомиром.

Монографии и, главное, учебники авторов института истории, разумеется, самого Драгомира и наиболее близких к его, надо признаться, уже немолодому телу, соратников, издательство публиковало за счет средств, выбиваемых совместными усилиями из международных грантов. Выгода была обоюдной, особенно если учесть что за небольшую, в сравнении с прибылью от тиража, взятку любой учебник получал официальное одобрение министерства образования, а учеников, перед носами которых эти учебники должны были лежать на партах, все еще оставалось немало, несмотря на растущий из года в год поток покидавших родину молдаван. Меньше всего Казаку боялся конкуренции: директора других издательств, пытавшиеся сунуть нос в его с Драгомиром вотчину, больше напоминали уволенных сторожей, чем издательских магнатов.

На весть о блате, ожидавшем меня на вступительных экзаменах в аспирантуру, мама отозвалась предсказуемо.

— Ну раз тебе интересно, — с трудом изображаемым интересом протянула она.

Удивляться было некогда: брат полгода сидел без работы, но узнали мы об этом только месяц назад — когда от него перестали приходить привычные пятьсот ежемесячных долларов. Так что моя теперь уже одна тысяча леев, выдаваемая в конверте — словно для того, чтобы шефу не было так стыдно, — вдруг из соломинки превратилось в бревно, которое, должно быть видит утопающий в любом предмете толще волоса. Пару часов спустя мамины глаза все же заблестели — в схватке ее давней мечты с внезапно замаячившей угрозой голода наметился, пусть и временный, но перелом в пользу первой, — и мы даже распили втроем бутылку коньяка.

— Вот умничка! Правда, Валера? — утвердительно кивала мама отцу, лишая его иной, кроме положительного ответа, альтернативы.

Выпить было решено после того, как я сообщил, что после поступления в аспирантуру мне полагается триста леев ежемесячной стипендии.

Как и ожидалось, отец тоже закивал головой, будто не в силах совладать с передавшимся от мамы резонансом.

— Молодец, Демьян, — сказал он.

Это он мне. Демьян Валерьевич Георгицэ — так меня зовут.

Не смешно?

Значит, вы никогда не жили в Молдавии.